Михаил Пиотровский

Беседовала Мария Ганиянц.

Эрмитаж, вне всякого сомнения, не только главный музей страны, но и самый независимый, в том числе и от чиновников. Нельзя представить, что вам запретят выставку, как, запрещают сегодня, например,  театральные постановки.

Основа нашей независимости в том, что Эрмитаж – великий музей. До последнего времени все, и в Министерстве культуры, и в правительстве, это понимали. Сейчас, правда, приходятся заново объяснять. Но, за 25 лет моего директорства ни один чиновник не сказал нам, что выставлять, а что нет.

Другое дело, что руководство музея должно просчитывать риски. Помню, когда готовили экспозицию английских художников братьев Чепменов из Young British Artists (выставка "Джейк и Динос Чепмены. Конец веселья" открылась осенью 2012 года в Главном Штабе– ред.), мы учли возможную реакцию на нацистскую символику, я даже целое предисловие написал именно об этом. Но, то, что кто-то из публики углядит в распятом Рональде МакДональде оскорбление для верующих, стало неожиданностью для всех нас.

Еще один пример, в 2003 году в Амстердаме открылась выставка «Из Эрмитажа с любовью», где демонстрировалась разного рода художественная эротика (коллекции японской гравюры, эротические вещи из собрания  императора Николая I и многое другое). Эти экспонаты хранятся в России, но мы их никогда не показывали, уверенные, что отечественная публика – консервативна и не готова к такому искусству. А голландцы воспринимали это спокойно.

Бюджет Эрмитажа, в отличие от других отечественных музеев, не контролируется Минкультуры. Как вам это удалось?  

Нас, конечно же, контролируют, но в распоряжении определенная доля свободы, которую мы с боями добыли и с боями защищаем. И это заслуга самого музея.  Когда я стал директором, музей был брошен, оказался под угрозой гибели, денег не было совсем, и что самое ужасное, появились толки о возможной продаже части экспонатов.  В этой ситуации государство дало Эрмитажу полную свободу действия. Как и все музеи России, мы стали спасать коллектив и коллекцию, привлекли спонсоров, привлекли деньги и научились ими грамотно распоряжаться. И только, когда музей смог самостоятельно зарабатывать и стал уверенно жить без помощи  госбюджета, когда увидели, что доноры нами довольны, что мы отчитываемся за каждый рубль, появились серьезные федеральные средства. Но как появились деньги, тут же возникли желающие отщипнуть  кусок и поруководить. Тогда, в 1995 году, и вышел правительственный указ, согласно которому Эрмитаж находится под покровительством Президента РФ и финансирование музея прописано отдельной строкой в федеральном бюджете.

Я всегда говорил, дайте нам покровительство, а деньги я зубами вырву. Реальность такова, что только покровительство первых лиц дает музейщикам возможность спокойно работать.

    
В июле 2017 года Эрмитаж расторг контракт с подрядчиком строительства фондохранилища в Старой деревне - компанией "Мехстройтранс". Компания "Мехстройтранс"объявлена банкротом, а вы требуете возврата 850 млн рублей. Получается у вас украли без малого миллиард?

Учитывая криминальную атмосферу, в которой мы все живем, это не удивительно. После развала СССР, музеи оказались вынуждены, не имея ни знаний, ни опыта, заняться строительством и реконструкцией. Лично меня устраивал  советский подход:  Госстрой -  строит, а музей лишь акты-приемки подписывает. Но, государственная система, отвечавшая за это, была разрушена, а  музеям нужны хранилища, выставочные пространства и пр.

Все эти годы в Эрмитаже руководствовались принципом – окончить строительство раньше, чем украдут деньги, закладывали эти риски, но всегда успевали построить. Но вот один раз не успели. Где наши средства мы знаем. Мы обратились в суд, прокуратуру, наши адвокаты параллельно со следственными органами ищут воров.  Верим в лучшее.

Вы в свое время хотели создать особую лотерею, как в Великобритании, где средства от проведения национальной лотереи идут на поддержку музеев.   

Ничего из этого не вышло. Хотя российские лотереи и приносят огромные деньги, усилий культурного сообщества не хватило, чтобы пробиться в эту схему и стать учредителем лотереи.  

Как формируется бюджет Эрмитажа сегодня?

Годовой бюджет составляет примерно  5 млрд. рублей.

Больше половины  в 2017 году зарабатываем сами, 56% это субсидии из  федерального бюджета.

 
Остальное зарабатываем сами.  Большую часть дохода приносит продажа билетов, прав на изображения, каталогов и другой печатной продукции.

Остальное – это благотворительность и доход от эндаумента. (В основе эндаумент-фонда лежит целевой капитал, созданный за счет пожертвований, доход от которого не облагается налогом на прибыль и полностью переходит организации. Модель применяется в разных странах в сфере культуры, образования и здравоохранения. Целевой капитал Гарвардского университета составляет около $30 млрд, эндаумент  Эрмитажа – $5,4  млн. – ред.)

Я рад, что в России разрешили фонды целевого капитала, эндаумент – великая вещь. На мой взгляд это сама правильная форма финансирования культуры, доход и расход совершенно  прозрачны, многие музеи  в США живут почти исключительно  на эндаументы.

Наш – был одним из первых в России. Появился он благодаря инициативе Владимира Потанина. Все пожертвования Эрмитажу идут сегодня в эндаумент.

На эти деньги было сделано несколько приобретений. Например, два альбома из собрания семьи князя Витгенштейна, где есть изображения многих аристократических семейств пушкинского времени. А недавно коллекция музея пополнилась шедевром Ансельма Кифера – огромное полотно «Аврора» было куплено дешевле рынка (примерно за $1 млн.-ред). Треть средств дал эндаумент, остальное – фонд Потанина.  

Еще один важный источник – краудфандинг, целевой сбор денег. Например,  тронный зал восстанавливали на средства собранные друзьями Эрмитажа.

Музеи должны содержаться культурой общества, и не зависеть от государственной копейки.

Каким должен быть современный музей на ваш взгляд?

Разным. Может быть я скажу крамольную вещь, но современного искусства нет. Оно существует лишь в контексте, причем, сегодня – это современно, а завтра -  уже классика. Задача музея объяснять, что новое не надо отвергать или бояться, так как одно является продолжением другого.

Хороший современный музей – это Эрмитаж. Он способен совместить современность с классическими традициями, освоить мировую культуру от эпохи Екатерины Великой до Манифесты  ХХ1 века. Эрмитаж - универсальный энциклопедический музей с великой миссией превращать войны памяти в диалог культур.

Искусство и культура всегда были предметом конфликта: современное – классическое, восточное-западное, изобразительное - неизобразительное, наше лучше - ваше хуже… Хороший музей способен создавать атмосферу, в которой противостояние трансформируется в диалог.

Скажу, чем не должен быть музей, он не должен быть абсолютно мультимедийным. Безусловно, можно демонстрировать проекции картин Ван Гога, но к музею это не имеет никакого отношения, просто развлекательно-просветительский проект. Конечно, новейшие технологии нужны, но только чтобы помочь понять, высветить суть подлинной вещи, в которой заключена энергия ее создателя. Вот лежит черепок, а в нем не только сила истории, но и тысячи смыслов, которые возможно интересно показать при помощи мультимедиа.

Но в основе всегда должна лежать подлинная вещь. Даже цифровой каталог в музее всего лишь помощник, а все предметы коллекции зафиксированы в реальных учетных книгах, некоторые из них написаны еще  гусиным пером, и сами по себе являются культурной ценностью. Ничто так легко не поддается подделке как цифровая информация. И нет ничего надежнее рукописного документа.

Куратор в современном мире часто выступает более значимой персоной, чем собственно художник. Как вы к этому относитесь?

Все упирается в лингвистику. В России слово «куратор» употреблять не стоит. Все, кто живут в нашей стране больше 20 лет, знают, что такое куратор – это приставленный к учреждению сотрудник КГБ или райкома партии. Еще три десятка лет назад у выставок вообще не было авторов, точнее о них не упоминали, а потом вдруг возникли кураторы, которые затмили все вокруг.
Сегодня распространена позиция, что именно куратор –творец, в том смысле, что он создает новое в искусстве, то, чего не было раньше, или того больше, что куратор создает художника.

Это, на мой взгляд, неправильно. На первом месте, должен быть художник, а тот, кто делает выставку - соавтор.  

Кем должен быть директор крупного музея – ученым, или эффективным менеджером?

Европейская музейная традиция выбирает в директора ученых,  американская – менеджеров.

Мне европейский подход ближе. Возглавлять музей должен ученый, который, впрочем, вполне может быть хорошим менеджером. Но просто хороший менеджер никогда не станет ученым, а значит, есть опасность, что он не увидит разницу между реальной вещью и ее мультимедийным восприятием.

Вы отслеживаете вещи, проданные из Эрмитажа в первые годы советской власти? Есть ли шанс их вернуть?

Мы внимательно следим за судьбой наших вещей. И до сих пор эти предметы не списаны из инвентарей. Основные потери Эрмитажа пришлись на 20-30 годы ХХ века: сначала их продавали на аукционах, потом целенаправленно крупным фигурам, в качестве «взяток». Прекратилось это государственное преступления благодаря титаническим  усилиям  сотрудников Эрмитажа и личному вмешательству Сталина. (Всего из собрания музея было отобрано для продажи более двух тысяч картин, в том числе полотна Тициана, Яна ван Эйка, Рафаэля –ред.)  

К сожалению, большие произведения вернуть невозможно, они все в серьезных руках, а небольшие иногда покупаем. Хотя, когда Вексельберг купил яйца Фаберже, появилась надежда.

У нас тоже хранятся ценности, вывезенные из Германии по реституции: вещи эпохи Меровингов, бронзового века, железного века. Они все введены в оборот, постоянно показываются на выставках.

Грехом было бы взять и спрятать, а раз это доступно и зрителям и ученым, не так уж и важно, где хранится. И с эрмитажными вещами так же. Плачешь, больно, но, понимаешь, что национальная галерея искусств в Вашингтоне, где хранится 21 шедевр из Эрмитажа, не худшее место на земле.

Вы возглавили музей после смерти его директора и вашего отца. Был ли у вас выбор?

Я не собирался работать в Эрмитаже. Но, когда отец, который больше четверти века возглавлял музей,  умер и меня позвали, я согласился. Тогда мне казалось, что я сделал свой выбор, но, может быть, выбора-то не было, а все было предопределено. Я вырос в Эрмитаже,  знал три-четыре поколения эрмитажных людей лично, при этом не был вовлечен во внутренние интриги, как человек со стороны. Думаю, что именно это сочетание было судьбе очень нужно.

Вы второй представитель фамилии, которая руководит музеем более полувека, что дали отец и сын Пиотровские Эрмитажу.

Думаю, Пиотровские спасли музей от многих изменений, которые были бы для него губительны.